Занесенные ветром

Ты просыпаешься в своей бедной лачужке — а за окном непроглядная темень. Но это не ночь — за Северным полярным кругом до наступления ночи ещё ох как долго. Светильник не включается. На ощупь ты добираешься до двери и пробуешь её открыть — но не можешь. Что-то снаружи не даёт ей открыться. Оконные ставни ты отворить и не пытаешься: знаешь, что это напрасно. Ты заживо похоронен в этом слишком просторном для покойника и слишком тесном для живого гробу… «Опять», — вздыхаешь ты. Кое-как поднявшись на чердак, ты нащупываешь в крыше ручку люка и с усилием откидываешь дверцу. Миг — и ты с головы до ног усыпан песком вперемешку с солнечным светом. Покряхтывая и жмурясь, ты вылезаешь на крышу и с вершины бархана, в который превратился за несколько часов твой дом, осматриваешь привычный пейзаж.

Песок. Суровый правитель Шойны — некогда крупного рыболовецкого центра, а теперь гибнущего села на двести душ, оторванного от цивилизации бескрайностью тундры. Ветер. Неумолимый палач Шойны, обрушивающий тонны песка на покосившиеся, невзрачные жилища. Море. Белый бог Шойны, в одночасье уничтоживший местный завод, клуб и ещё десяток домов и с бесстрастным постоянством исторгающий из своего чрева смертоносные дюны, что услужливо разносит по окрестностям во время отлива буран. Люди. Смиренные рабы Шойны, замурованные в остановившейся вечности и тщетных надеждах на перемены к лучшему. Песок, ветер, море и люди — шокирующий цивилизованное око симбиоз, который с пронзительной откровенностью предстаёт перед зрителем в документальном фильме Андрея Осипова и Геннадия Городнего.

Трогательные в своей непосредственности монологи местных жителей чередуются с отрывками из старых советских кинохроник. Режиссёр настойчивой антитезой демонстрирует полный улыбок и процветания послевоенный период, когда в этих местах бурлило самозабвенное строительство коммунизма, — и нынешнее плачевное состояние посёлка, в котором нет ни промышленности, ни денег, ни амбиций, ни возможности это изменить. Старые траулеры, полвека назад гордо причаливавшие к берегам Белого моря с тоннами рыбы на борту, теперь полусгнившими гигантами беспомощно лежат на песке. Кадры с задорными рыбаками, которые толпой тянут по мелководью трещащую от улова сеть, сменяются видом двоих грустных мужичков, что везут по дну практически пустой бредень. Молодёжь, что раньше танцевала парами под задушевно-счастливые мелодии, теперь одиноко дёргается в назойливом и грубом ритме техно…

И — кресты. Словно символ гибели всех былых чаяний, поваленные, полуразвалившиеся и обветренные, они с пугающей частотой попадают в объектив камеры, заставляя грустно улыбаться словам шойнинских оптимистов, якобы нашедших здесь свободу. «Что хочешь, то и вороти», — вот свобода в их понимании. Заводи мотор лодки и отправляйся в море за несколькими жалкими рыбёшками — ведь ты свободен. Садись на свой нелепый трицикл и колеси на нём по этому миру воплощённого постапокалипсиса — ведь ты свободен. Копи деньги, которых здесь почти не бывает, и уходи в долгожданный запой — ведь ты свободен… И пусть нет ничего тягостнее свободы, которую некуда деть. Ведь ты должен хоть как-то проводить день за днём в этом забытом государством и богом краю.

Государство? Оно бросило этот посёлок давным-давно, нимало не заботясь о жителях. Оно отказалось помочь им переселиться из «гиблого места» — так переводится «шойна» с ненецкого. Пару раз в месяц сюда прилетает старенький АН-2 — и на этом связь с внешним миром заканчивается. Маяк — гордость Шойны и «символ государства», как его окрестил смотритель, — будет закрыт и разграблен через десять лет, в 2009-ом… Бог? В бога здесь верят многие, да и сам Осипов устами одной из героинь фильма выводит идею: «Одно важно — молитва…» Вот только религиозный оптимизм в антураже медленного, но ощутимого угасания кажется то ли последним утешением отчаявшихся, то ли непоколебимым упорством блаженных, что в приступах стокгольмского синдрома твердят о своей любви к постепенно убивающему их ветру.

«Занесённые» — проект, который продолжает документальную традицию местечковой социальной трагедии, заложенную ещё Луисом Бунюэлем в «Земле без хлеба». Гибель русской деревни — мотив, пришедший на смену безоблачному колхозному счастью советских идеологических киноочерков и прочно укоренившийся в авторском художественном и неигровом кино последних десятилетий. Неизменная жалость к простому сельчанину, явственно сквозящая что в «Беловых» у Косаковского, что в «Старухах» у Сидорова, здесь обретает особенно чёткое выражение. И быть бы тут очередной, пусть и весьма экзотичной, слезовыжималке на тему тяжёлой крестьянской судьбы, если бы не удивительный талант оператора-постановщика Ирины Уральской, благодаря которому картина становится произведением искусства, а простая и во многом нарочитая мораль воспринимается как настоящее откровение.

Такое кино не посмотришь шумной компанией. Да и нешумной тоже. Его не получится оценить в ежедневной маске, которую ты надеваешь на себя в обществе: она не пропустит ни посыл авторов, ни экзистенциальную важность показанного. Подобное зрелище стоит делить лишь с тем, с кем не боишься быть предельно искренним. Быть может, «Занесённых ветром» тебе удастся прочувствовать вдвоём с близким человеком. Быть может, ты сумеешь проникнуться ими лишь наедине с экраном. А может, ты выключишь фильм на пятнадцатой минуте. Потому что быть искренним с самим собой — это не так-то просто.